Однажды весенним спокойным днем пассажирский поезд с грохотом и лязгом несся по пригороду Токио. Наш вагон был относительно пуст – в нем ехали несколько домохозяек со своими чадами и пожилые люди, отправившиеся за покупками. Я равнодушно смотрел из окна на пробегающие мимо убогие домики и запыленные живые изгороди.
На очередной станции двери вагона открылись, и неожиданно дневное спокойствие было нарушено мужчиной, который яростно выкрикивал нечленораздельные ругательства. Он прямо-таки ввалился в наш вагон. Это был крупный пьяный и грязный мужчина, одетый в рабочий комбинезон. Выкрикнув что-то, он бросился на женщину с ребенком на руках. От удара она оказалась на коленях у пожилой пары, ребенок чудом не пострадал.
Супружеская пара в испуге поспешила в другой конец вагона. Работяга нацелился пнуть женщину в спину, но промахнулся, и она сумела уклониться от удара. Это так рассердило пьяного, что он схватился за металлическую стойку в центре вагона и попытался вырвать ее из опоры. Я заметил, что одна его рука была поранена и кровоточила. Поезд тронулся, находившиеся в вагоне пассажиры замерли от страха. Я встал. Тогда, лет двадцать назад, я бал молод и находился в хорошей форме. Последние три года я регулярно по восемь часов в день занимался айкидо – японской спортивной борьбой. Мне нравились броски и захваты. Я считал себя крутым. Беда состояла в том, что моя выучка не была проверена в настоящем бою. Нам, занимающимся айкидо, не разрешали бороться.
«Айкидо, — не раз повторял мой учитель, — искусство примирения. Тот, кто надумал бороться, нарушает свои связи с Вселенной. Если вы попытаетесь доминировать над людьми, вы уже потерпели поражение. Мы учимся, как разрешить конфликт, а не как начать его».
Я прислушался к его словам. Я очень сильно старался. Я даже зашел так далеко, что переходил на другую сторону улицы, чтобы избежать столкновения с панками, которые крутятся вокруг железнодорожных станций. Моя снисходительность приводила меня в восторг. Я чувствовал себя одновременно сильным и святым. Однако мне хотелось столкнуться с абсолютно законной возможностью, при которой я мог спасти невинных и наказать виновного.
«Вот оно, — сказал я себе, поднимаясь. – Люди в опасности. Если я быстро не предприму что-нибудь, кто-то может пострадать». Видя, что я встал на ноги, пьяный понял, что ему есть на кого направить свой гнев. «Ага! – заорал он. – Иностранец! Тебе нужно научиться японским манерам». Я взялся за ременную петлю над головой и бросил на пьяного презрительный взгляд. Я намеривался разделаться с ним, но он должен был сделать первый шаг. Я хотел рассердить его еще больше, для чего послал ему оскорбительный поцелуй. «Отлично! – завопил он. – Сейчас я проучу тебя!». Он приготовился наброситься на меня.
За какую-то Олю секунды до того, как он двинулся с места, кто-то крикнул: «Эй!. — Это был оглушительный крик. Я помню, как странно радостно и воодушевленно он прозвучал – словно кто-то встретил человека, которого долго и безнадежно искал. – Эй!». Я покачнулся влево, пьяный отклонился вправо. И мы оба уставились на маленького пожилого японца. Ему явно давно перевалило за семьдесят; этот небольшого роста джентльмен сидел в своем безукоризненно чистом кимоно. Он не обратил никакого внимания на меня, но его лицо лучилось навстречу работяге, словно у него был какой-то очень важный секрет, которым он собирался с ним поделиться.
«Иди-ка сюда, — обратился старик на своем родном языке к пьяному и помахал ему рукой. – Иди сюда и поговори со мной». Забияка последовал на зов, словно его вели на веревочке. Он встал перед старым человеком, воинственно расставив ноги, его крик заглушал стук колес: «С какой это стати я стану с тобой разговаривать?» — Теперь пьяный стоял ко мне спиной. Если его локоть двинется хотя бы на миллиметр, я преподам ему урок. Старик продолжал лучезарно улыбаться. «Что ты пил? – спросил он и его глаза засветились любопытством. «Я пил сакэ, — прорычал тот в ответ. – И это тебя не касается!». – «О, это прекрасно, — ответил старик, — просто прекрасно! Видишь ли, я тоже люблю саке. Каждый вечер мы с женой (ей семьдесят шесть) разогреваем маленькую бутылочку саке, берем ее в сад и садимся на деревянную скамейку. Мы наблюдаем за закатом и смотрим, как поживает наша хурма. Это дерево посадил еще мой прадедушка, и мы беспокоимся, оправится ли оно от прошлогодних морозов. Однако наше дерево перенесло все даже лучше, чем я ожидал, принимая во внимание скудную почву. Очень приятно наблюдать за ним, когда у нас с собой саке, и мы с удовольствием проводим вечер на улице, даже если идет дождь». Он взглянул на работягу, в глазах его горел озорной огонек.
Когда пьяный вслушивался в слова старика, его лицо начало постепенно смягчаться, а кулаки медленно разжимались. «Да, — сказал он, — я тоже люблю хурму …». Его голос стих. «Понимаю, — сказал старик, — и я уверен, что у тебя прекрасная жена». «Нет, — ответил трудяга, — моя жена умерла». Тихо покачиваясь вместе с поездом, огромный детина начал рыдать. «У меня нет жены, у меня нет дома, у меня нет работы. Мне так стыдно за себя». По его щекам катились слезы, спазм отчаяния пробежал по телу.
Я стоял со своей молодой выскобленной невинностью, со своей надуманной правотой и чувствовал себя грязнее, чем он. Затем поезд дошел до моей остановки. Пока двери открывались, я слышал, как старик сочувственно причитал. «Да, — говорил он, — ты действительно оказался в тяжелом положении. Присядь сюда и расскажи мне все». Я повернулся, чтобы бросить последний взгляд на своих попутчиков. Рабочий уселся на сиденье и положил голову на колени старика. Старик нежно гладил его грязные спутанные волосы.
Когда поезд отошел, я присел на скамейку на станции. То, чего я хотел достичь кулаками, было совершено добрыми словами. Я воочию увидел айкидо в действии, и сущностью его была любовь. Мне следует подходить к этому искусству борьбы с совершенно иных позиций. Пройдет немало времени, прежде чем я смогу разрешать конфликты с помощью слов.
